Петр Марк родился в 1882 году в семье крестьянина в Верроском уезде Лифляндской губернии – одной из трех прибалтийских губерний Российской империи со столицей Ригой. Сейчас территория Лифляндии разделена между Латвией, в составе которой ее большая часть, и Эстонией. Собственно, Петр сам был по национальности эстонцем. С 10-летнего возраста вместе с отцом начал наниматься на разные работы. Переезжал в разные города и села Новгородской и Псковской губерний, три года был кузнецом, слесарем на литейном заводе в самом Пскове. Несмотря на свою кочевую жизнь, обзавелся семьей. В 1905 году у них с женой Юлией появилась дочь Ксения, а через шесть лет – Лилия. 
    В 1914 году Петра призвали в армию и отправили на фронт, где он пробыл три года. После отравления газами и демобилизации жену и детей дома не застал: вместе с другими эстонскими семьями они перебрались в Сибирь. 

    Еще в годы столыпинских реформ предприимчивые крестьяне отправлялись искать лучшую долю за тысячи верст, где было много свободной земли. Переселенцы строили свои деревни. Одна из таких появилась в Егоровской волости Тарского уезда в 1906 году, на берегу речки Малый Китап, впадающей в Уй. А ее основатели в память о своей малой родине назвали новое место Лифляндкой. Жили там русские, латыши, но больше половины было эстонцев. Люди отвоевывали земли у леса, выращивали хлеб, разводили скот. Среди прибалтов было немало ремесленников: шорников, бондарей, плотников, кузнецов. Местные мастера часто принимали заказы от жителей соседних деревень.
Селились они, как привыкли у себя, хуторами. Один из них – семьи Марк. В 1926 году, по данным переписи, в нем проживало 6 человек. Здесь уже у Петра Михайловича и Юлии Петровны родились еще двое детей: дочь Розалия и сын Оскар. Все верно, итого – шесть душ. 
Это потом уже, к концу коллективизации, всех хуторян заставили съехаться в одно место – ближе к сельсовету перевезти или построить заново свои дома. Так Лифляндка, где прежде проживало всего несколько семей, возникла как деревня в нашем привычном понимании, став центром колхоза «Валгус» (по-эстонски – свет). Но в светлом будущем оказаться ей было не суждено: в 1950-х при укрупнении сельских хозяйств населенный пункт признали неперспективным. Сначала упразднили Лифляндский сельсовет, колхоз присоединили к Ермаковке. В 60-е последовал массовый отток жителей, в 1977-м закрыли школу, а в 1986-м деревню покинула последняя семья. Остатки строений сгребли бульдозером и на их месте распахали пашню.
В соцсети «Вконтакте» есть группа, посвященная Лифляндке, ведут ее омич Павел Чубриков и житель села Знаменского Сергей Туги - правнуки Петра Марка, потомки которого живут сейчас также в Ермаковке, Екатерининском, Седельниково, в Хабаровском и Краснодарском краях. 
– Отец подробно рассказывал обо всех родственниках, – говорит Сергей, – но только не о судьбе прадеда. Эта тема была под негласным запретом. От бабушки, Ксении Петровны, я слышал, что он был человеком прямым, даже слишком, всегда называл вещи своими именами. О том, что с ним произошло в 1941-м, мы узнали из дела в архиве ФСБ.

Но вернемся назад, в лихолетье Гра­жданской войны. Марк не был ни за белых, ни за красных, ни в каких бандах или партизанских отрядах не участвовал. Однажды по какой-то причине арестовывался колчаковскими властями, но, видимо, белогвардейские органы разобрались, через две недели из тюрьмы его выпустили.
С отменой в 1921 году грабительской продразверстки и введением НЭПа – вынужденной меры для ленинского правительства из-за крестьянских восстаний, в том числе Сибирского, – селяне вздохнули свободнее: заплатил фиксированный продналог и не надо прятать излишки. У семьи Марк в те годы было 8 дойных коров, 2 лошади и сельхозмашины. 
Но приближалась насильственная коллективизация, сломавшая потом весь жизненный уклад. Хорошему хозяину и в голову не пришло бы отдать свою землю, скот и орудия труда в какой-то колхоз, а по эстонцам и латышам, по сути фермерам, такие эксперименты били во много раз больнее. Поэтому, чтобы добиться своей политической цели, большевики поступили «мудро» – начали с ликвидации крепких хозяйственников.
В 1929 году Петра Михайловича раскулачили и лишили избирательных прав, хотя потом снова восстановили и возвратили имущество. Боясь повторения, он часть вещей распродал и ушел на производство в атакский лесопильный завод. В 1933 году вернулся в Лифляндку, но вскоре по направлению сельсовета отправился в Тару на строи­тельство овощесушильного завода. Не желая вступать в колхоз и поэтому возвращаться домой, мотался по Большереченскому району: трудился в совхозах «Курносовском» и «Красноярском», большереченском пункте «Заготзерно». Скорее всего, скитания спасли тогда ему жизнь: осенью 1937 года тарские сотрудники НКВД раскрыли в Лифляндке «контрреволюционный заговор» из 10 человек – семеро из них были расстреляны. А всего в Книге памяти «Забвению не подлежит» – 15 имен жителей этой маленькой деревни.
В конце 1937-го Петр Марк приехал в Тару. Работал мотористом в Заготзерно, слесарем на пивзаводе, машинистом в городской бане, потом в Потребсоюзе, рубил дрова для тарского Омторга, а в июле 1941 года снова устроился в баню. Это место работы оказалось последним… 

Как Марк попал на карандаш органов, остается только предполагать. В те времена правоохранители имели разветвленную сеть сексотов – секретных сотрудников. Одни были вынуждены докладывать о «врагах», дабы самим не загреметь по статье, другие – накачанные большевистской пропагандой о вожделенном коммунизме – стучали по идейным убеждениям. Возможно, кто-то в речи эстонца услышал что-то неуважительное к существующему режиму и донес. У чекистов появилась работа и шанс отличиться.
В дом №44 по ул. Советской, где проживал Петр Марк, постучали 6 ноября, около 4 часов дня. Собственно, много времени на арест и обыск не понадобилось. Привыкший к частым переездам, Петр Михайлович имел минимум вещей. Следственные органы заинтересовал лишь паспорт, восемь листов разной переписки и одна серебряная монета – 50 копеек польской чеканки.
Первый допрос случился в тот же вечер, несмотря на предпраздничный день, но ограничился выяснением биографии арестованного. За что Петр Михайлович оказался за решеткой, ему стало ясно через четыре дня на повторном допросе. Естественно, все обвинения в антисоветской агитации он категорически отрицал, ведь ему и в голову не приходило, что неосторожно оброненные оценки существовавшей действительности, не столь уж сладкой на самом деле, как об этом писали в газетах, говорили по радио и с трибун, есть не что иное, как агитация.
Официальное обвинение по статье 58, п. 10, ч. 2 УК РСФСР было предъявлено 18 ноября, перед очередным допросом. В постановлении, подписанном старшим опер­уполномоченным Тарского РО НКВД сержантом госбезобасности и его начальником младшим лейтенантом, утверждалось, что арестованный «достаточно изобличается». Но, кроме общих слов, никакой конкретики, лишь упоминание, что в апреле и мае 1941-го клеветал на материальное положение трудящихся в СССР, дискредитировал руководство компартии и советское правительство, а потом еще, в августе и сентябре, высказывал пораженческие настроения в войне с Германией. По каждому пункту прозвучал вопрос: «Признаете ли себя в этом виновным?» Ответ был однозначным: «Нет, не признаю». 

Потом в допросах последовал перерыв. Правоохранители съездили в Лифляндку, переписали имущество, «лично принадлежавшее» обвиняемому. В списке 18 пунктов: надворные постройки, телеги и сани, сенокосилка и веялка – все как у хорошего хозяина. Токарный станок по дереву и новый верстак с тисами – явно, он был мастер на все руки. Шкаф, кровать, два старых стула, самопрялка, железный бидон, поношенный овчинный полушубок… Почему-то не забыли включить «часы стенные исправные» и «патефон новый», а также двух овечек, несмотря на то что в семье проживало еще пять человек, которые могли считать и вещи, и животных своими.
При обвинительном приговоре государство конфисковывало имущество. Однако обвинение в высших инстанциях могли и не утвердить, ведь доказательств-то нет. Оперативникам нужно было хотя бы поработать со свидетелями. Судя по протоколам допросов, возобновившихся 25 и 29 декабря, Марк «преступничал» в квартире У. Мы намеренно не называем фамилию, чтобы не бросить тень на этого человека, известного в городе и прожившего долгую жизнь. Знал его лично и автор этих строк. Учитывая, как в те годы стряпали дела, нельзя утверждать, что он сдал своего «соплеменника». Возможно, был кто-то третий или четвертый, от кого информация утекла в органы. Или она вообще никуда не утекала, а следователи просто раздавали знакомым арестованного роли свидетелей. Опять же в протоколах только упоминание об очной ставке с У. и еще одним эстонцем – П., якобы уличившими в антисоветчине Марка, которого все же вынудили свою вину частично признать. В чем именно? О серьезности содеянного судите сами.   
Высказывания против колхозного строя: 

«Я говорил, что в колхозах живут плохо, но не все, а есть и живут хорошо. Приводил пример, как живут в колхозе «Валгус» в деревне Лифляндка, что там колхозники живут плохо: нет у них хлеба, для скота нет корма, скот пропадет и колхозники тоже, потому что нет хлеба». 

Клевета на правительство:

«На руководителей советского правительства никакой клеветы не вел. Говорил я о том, что у нас, в СССР, пока существуют два класса, а поэтому и жизнь плохая».

Пораженческие настроения: 

«Я в квартире У. говорил, что германец научит русских, как надо воевать с ним, он заставит носить рубаху в брюках… Что Германия победит Советский Союз, этого я не говорил».

     Обвинительное заключение тарских чекистов последовало перед самым Новым годом, 30 декабря. Они просили для обвиняе­мого высшую меру наказания с конфискацией имущества. Это решение было утверждено в Москве постановлением Особого совещания при НКВД СССР 25 марта 1942 года и через полтора месяца, 8 мая, Петра Марка расстреляли. 
     В июне 1989 года после повторного рассмотрения дела Прокуратурой Омской области он был реабилитирован, поскольку в его словах нет ничего, за что человека можно было бы наказать, а тем более лишить жизни.