Вспомнить о той поездке на 11-ю Линию заставил День памяти жертв политических репрессий, прошедший в нашем городе в этом году тихо, без каких-либо мероприятий, посвященных этой теме, и традиционного митинга памяти, ограниченного из-за пандемии лишь возложением цветов к памятному знаку. К со­­­­жалению, стареют и уходят от нас сыновья и дочери «врагов народа», страшные события отдаляются в прошлое... Если 9 Мая чуть ли не каждый считает своим долгом сказать спасибо деду за победу, то в памяти о государственном терроре нет ничего героического. Но без понимания причин нашей трагичной истории и осуждения репрессий новые поколения россиян не застрахованы от их повторения в том или ином виде.
     В прежние годы дети репрессированных, вспоминая 30 октября своих родителей, просили, чтобы, помимо безымянного камня у ворот старого кладбища, был мемориал с фамилиями всех расстрелянных в Таре (их, кстати, 2 тысячи человек) и стоял он именно там, где эти несчастные люди пусть и не по-людски преданы земле.  
     Но и сейчас, несмотря ни на что, восстановить справедливость и сохранить память о своих предках стремятся сотни и тысячи наших сограждан. Среди них – омичи Евгений Паршин и Вадим Марченко, отправившиеся за 300 км в Тару, где лежит их дед, Федор Федорович Паршин, и в село Ложниково, где тот жил на момент ареста. Они поделились с нами историей своих родных и материалами расстрельного дела из архива ФСБ.

Федор Паршин родился в Чите в 1893 году и там, в Забайкалье, прожил большую часть своей жизни. С началом Первой мировой был призван в армию, вскоре получил офицерское звание, а во время Гражданской войны, разделившей всю страну на красных и белых, волею судьбы оказался на стороне Колчака. В 1920 году это стало причиной ареста органами ВЧК. Наверное, он тогда нашел аргументы в свое оправдание, более того, до 1923 года работал делопроизводителем в 1-й читинской дивизии Красной армии. Новая власть нуждалась в кадрах, поэтому в первые годы большевики были вынуждены использовать старых специалистов, закрыв глаза на их прежнюю «окраску» и происхождение. Однако наивно было надеяться, что они простят тех, кого считали своими классовыми врагами. 
     В начале 30-х обстановка в стране стала еще более тревожной. Спасение виделось в переезде туда, где тебя никто не знает и не напомнит органам о твоей прежней службе в царской армии. Почему Паршины для себя выбрали село Ложниково в Тарском округе, за три с лишним тысячи верст, потомки не знают. Может, кто-то посоветовал или просто искали Богом забытую деревню, тем не менее в 1934  году переезд случился. Видимо, переселенцы заслуживали доверие: в книге «Прими поклон, село Ложниково» глава семейства упомянут в 1935 году в числе депутатов сельсовета.

– Мне рассказывали, – говорит Евгений Паршин, – что дед не особо скрывал свое прошлое, иначе бы в доме на стене не висела его фотография в военной форме в полный рост. Но почему его забрали, ни бабушка, ни кто-то другой из родственников не говорил, даже дядя Володя, который в 1959 году занимался реабилитацией своего отца.

Сфабрикованное дело, под которое угодил Федор Паршин, по мнению исследователя репрессий Вениамина Самосудова, имело московскую предысторию. В феврале 1937 года на пленуме ЦК ВКП(б) Николай Бухарин был обвинен в намерении организовать восстание в некоторых районах Сибири. Решения того пленума стали директивой для спецслужб – им нужно было подтвердить, что здесь, в том числе и в Омской области, подполье вынашивало планы смертельного удара по существовавшему режиму. По версии органов госбезопасности, в Омске находился центр крупной офицерской организации, готовившей восстание чуть ли не на всю Западную Сибирь, а в каждом округе были свои филиалы. В Таре чекисты разрабатывали два направления фальсификации – организацию «Сибирское братство», куда записали духовенство, служителей разных религий, и «Офицерско-­повстанческую организацию Тарского округа», в которую собрали бывших офицеров, эсеров, раскулаченных крестьян, спецпереселенцев, участников восстаний 1921 и 1930 годов. Последняя, по отчетам Тарского оперсектора НКВД, на момент ликвидации насчитывала до 
600 человек. С самого начала фантазия следователей породила районные филиалы. В свою очередь, каждый имел сеть повстанческих ячеек. В Ложниково была как раз одна из них.

     Арестовывать офицеров или собирать на них компромат чекисты начали еще до того, как 5 августа 1937 года по пресловутому приказу 00447 началась операция, которая вошла в историю под названием «Большой террор». Так, еще 23 июля 1937-го Ложниковский сельсовет отчего-то написал на Федора Паршина, счетовода маслозавода, характеристику, утверждавшую, что тот «с целью вредительства поморил с голоду 64 пчелосемьи», был «участником группового сопротивления в снятии колоколов» с церкви и вел антисоветскую агитацию. Но после «изобретения» организации, пчелы и колокола сразу стали неактуальны: жизнь-то у человека всего одна, дважды не расстреляешь.
     Федора Федоровича арестовали 26 августа. На протяжении четырех дней – три допроса, совсем не продолжительных. На первых двух он все отрицал. На третьем, видимо, после того как следователи усердно с ним поработали, с первого же слова начинаются его признания, что завербован год назад священником Казариновым, что в контрреволюционной группе еще 8 жителей Ложниково, Тимино, Соусканово, что конечная цель группы – свержение советской власти путем вооруженного восстания в начале войны СССР с Японией или Германией. Ну а поскольку Казаринов в середине августа умер, фамилия Паршин – ведь бывший офицер и человек самый грамотный – стоит первой во всех следственных документах, а также в приговоре, вынесенном тройкой 14 сентября 1937 года. Через три дня, 17 сентября, все 9 «контрреволюционеров» были расстреляны.

У Федора Федоровича было шестеро детей – три сына и три дочери. Николай, самый старший, на момент ареста отца уже работал учителем в Сараханово. Младшему, Владимиру, исполнилось всего три месяца. Легко ли было супруге Любови Хрисанфовне поставить на ноги ребятишек? Вопрос излишний. 
     В 1942 году семья решилась на отчаянный шаг – перебраться в Омск. Из Ложниково до областного центра три месяца везли нехитрый скарб, вели корову, а чтобы ее подкормить и самим отдохнуть у знакомых, специально задумали извилистый маршрут.  
     Городу нужны были рабочие руки. Сын Михаил первым устроился на шинный завод, которому отдал 50 лет своей жизни. За ним на это предприятие пришли его сестры Лидия и Антонина, мама Евгения Николаевича, награжденная впоследствии орденом Трудового Красного Знамени. 
     София, бабушка Вадима, вслед за братом Николаем стала учительницей, а Владимир, окончив летное училище, – летчиком. Сейчас все они от нас ушли. Но каждая ветвь семейного древа дала побеги, которые стараются не забывать о своих корнях.

Дата нашей поездки на 11-ю Линию – 26 августа – случайно совпала с днем ареста Федора Федоровича. Найти то самое место, если кто-то знающий не покажет пальцем, практически невозможно. Дом, построенный на костях, ничем не отличается от других, разве что высоченными сор­няками у самых окон, ростом с человека. Даже как-то стыдно перед гостями за свой город, что приходится водить их по столь неприглядным закоулкам. Они же достали из машины лопату и набрали в ведро земли из указанного мною места, чтобы увезти ее на Северо-Восточное кладбище Омска, на могилу Любови Хрисанфовны. 

– Я все думаю, почему он подписался под тем, чего не совершал, – говорит Евгений Паршин. – Возможно, не выдержал пыток. А может, он вынужден был это сделать ради благополучия семьи, чтобы оставили корову и дети не умерли голодной смертью. Наверное, на месте деда я поступил бы так же и, понимая это, должен как-то его отблагодарить. Весной поставим памятник, чтобы на нем была надпись и фотография. Это будет общий памятник бабушке и дедушке, хоть он там не лежит. Впрочем, это и неважно. После поездки в Ложниково я много общался с отцом Георгием, местным священником, мы выполнили все его наставления: заказали панихиду, прочитали молитвы, подзахоронили урну с привезенной из Тары землей… Надеюсь, что они воссоединятся на небесах, обязательно там встретятся. Они ведь любили друг друга…  И мне зачтется, когда предстану перед Богом, чтобы ответить за свои поступки. 

     Потомки Федора Федоровича – не первые, кто решил похожим образом увековечить память расстрелянных родственников – хоть и не на месте захоронения, но с фамилией и именем на надгробье. Правда, такие случаи единичны. А что напомнит о жизни на этом свете остальных двух тысяч казненных в Таре в годы Большого террора? Конечно, они встретятся со своими родными на небесах, но зачтется ли нам забвение этих невинных жертв?