Негласное табу

     В семье Нины Камышевой (Лысенковой) говорить про дедушку, маминого отца, было как-то не принято.

– Я знала, что он был арестован, – рассказывает Нина Николаевна, – но не спрашивала никогда, а брат: «Баба, за что деда-то забрали?» Она ему: «Варелька (так она его имя произносила), наверное, он матерное слово сказал». Бабушка, Апполинария Яковлевна, была глубоко верующей, она никогда грязных слов не употребляла. Дед же вырос в деревне на лошадях, конечно, мальчишки умели выражаться. Это она считала самым большим грехом мужа. Больше мы ничего не знали… Когда приезжали мамины сестры, мы, дети, обычно уходили, чтобы взрослым не мешать. И никогда про дедушку не говорили. Воспитанная на художественной литературе, той же «Поднятой целине», на рассказах про Павлика Морозова, думая о деде, я пыталась домыслить: может, что-то утаил или поджег… Потом тети узнали, что его в декабре 1959 года реабилитировали. Значит, невиновен. Но даже и этот факт в семье не обсуждался.

     Справку о реабилитации и документы о признании матери и ее сестер пострадавшими от репрессий Нине Николаевне удалось увидеть только в 2011-м. Они были противоречивыми: по одним – дед умер в больнице, по другим – расстрелян. В 2016 году желание узнать правду привело внучку Василия Плотникова в архив ФСБ.

– Я долго готовилась: сделала прическу, нарядилась – как будто на встречу с дедом пошла. Действительно, я там впервые увидела его на фотографии и многое о нем узнала.

Плотников из Плотниково

     Судьба Василия Семеновича типична для сотен сибирских парней из глубинки. Родился он в многодетной семье крестьянина-середняка в 1894 году в деревне Плотниково Корсинской волости Тарского уезда (ныне Колосовского района). Подробности о детстве нам неизвестны, а в феврале 1915 года ему пришлось надеть солдатскую шинель и отправиться защищать Родину. Сначала воевал рядовым солдатом в составе 150-го Таманского пехотного полка на Австрийском фронте, а после ранения и выхода из госпиталя был направлен в 75-й Севастопольский пехотный стрелковый полк на Германский фронт, где снова был ранен в руку и в ноябре этого же года демобилизован.

     Дома вернулся к крестьянской жизни, через два года женился, отделился от отца и стал вести свое хозяйство. В 1919 году, в сентябре, Василия ждали новые испытания – мобилизация в армию Колчака, правда, по дороге на фронт он заболел тифом и пролежал в лазарете шесть месяцев. К моменту выздоровления Омск уже был красным, и бывшего «белогвардейца» отпустили в свою деревню.

     Вот как описывал свое хозяйство до и после революции сам Василий Семенович: «Один дом пятистенный, рабочих лошадей было 3-4, молодняка – 3-4 головы, коров дойных – 8 голов, молодняка – 4-5 голов, овец – 10 голов, посева – 4-5 га. Так было до 1927 года. В 1928 году с братом разделились, и я стал жить уже отдельно. Сельхозмашин в хозяйстве никаких не имелось, батраков тоже». Согласитесь, лентяю со всем этим не справиться.

     Привычный уклад жизни был разрушен в 1930 году коллективизацией, заставившей отдать в колхоз все свое хозяйство, – иначе бы сослали в Нарымский край, как поступили с другими семьями Плотниковых из Плотниково. Забрать же назад через год, когда из-за неурожая наступил голод голодать, ничего не позволили. Чтобы выжить, пришлось отправиться с женой и четырьмя детьми в Тару, скитаться по съемным домам… Василий сначала устроился чернорабочим в «Заготскот», а через год перешел в артель «Кооператор», переименованную позднее в артель им. Чкалова.

Пришли и забрали

     Незваные гости постучали в дверь поздно вечером 5 июля 1941-го. Что-то долго искали, перевернули весь дом, в конце концов, изъяли паспорт, воинский билет, 22 листа «разной переписки», старый радиоприемник «без лампочек и свечей». И Василия Семеновича увели. Этой же ночью состоялся первый допрос. На все вопросы следователей о контрреволюционной агитации и клевете на условия жизни в Советском Союзе он, как и потом, отвечал отрицательно. Тем не менее, 18 июля сержант госбезопасности, решив, что подозреваемый «достаточно изобличается» (из дела неясно, кем), вынес постановление о предъявлении обвинения, основанного на трех эпизодах:

«15 апреля 1940 года на пристани Тара Плотников говорил: "Вы смеетесь над Богородицей, а когда она была, все было, а теперь голодом сидим, [ждем] когда советская власть накормит. Видать, как она кормит, сколько ей ни молись… все равно с голоду сдохнешь".

     В конце апреля 1941 года в конторе артели им. Чкалова распространял антисоветскую агитацию: "Что на демонстрации ходить слушать болтовню ихнюю?! Соберутся и будут брехать, что всего много да живем хорошо".

     В конце июня 1941 года во время возки зерна на мельницу восхвалял силу, мощь и военную технику Германии, распространял антисоветские пораженческие слухи о СССР и войне с Германией».

     Следующие дни следствие занималось поиском свидетелей, способных дать показания, чтобы убедить суд в непредвзятости: время особых троек закончилось. Вместе с Плотниковым по делу проходил его непосредственный начальник Николай Матвеевич Телятников, бригадир артели им. Чкалова, арестованный днем раньше.

     Правоохранители явно хотели «разоблачить группу» и пришить им еще один пункт 58-й статьи. На допросах, последовавших 19-21 августа, Василий Плотников продолжал все отрицать, однако, к радости следователя, кое-что все-таки подтвердил.

      Вопрос: «Вы систематически распространяли антисоветские клеветнические слухи о голоде в СССР, восхваляли старый царский строй, опошляли политику советского правительства…»

     Ответ: «Я действительно высказывал свое недовольство тем, что рабочим дают хлеба мало, всего по 500 грамм на человека… везде хлеба не стало, куда-то все девалось, рабочие находятся голодными. Старый царский строй я не восхвалял и политику советского правительства не опошлял. Это я отрицаю».

И что же в этом криминального? Неужели тех, кто сейчас возмущается малой зарплатой, расстреливать?

     Вопрос: «Вы распространяли антисоветские разговоры против реализации займа, дайте подробные показания по данному вопросу…»

     Ответ: «В июне 1941 года в конторе я говорил, что я подпишусь на заем только на 200 рублей, объясняя это тем, что семейный, и здесь также сказал, что заем выкупаем дорого, а сдаем обратно государству дешевле, например, за сторублевую облигацию получаем 30 рублей, пользы-то от этого мало. Вот все мои сказанные слова».

     Пожалуй, это и была главная причина – нежелание добровольно занять государству свои кровные. Одного-двух наказать – другим будет неповадно. Оставалось найти авторитетного свидетеля, и его нашли. В справке, данной правлением артели им. Чкалова райотделу НКВД 28 августа 1941 года, говорилось: «Плотников Василий Семенович… состоял на работе в качестве ломового вощика, во время проведения займа подписывался с большими упреками, тем самым своими действиями действовал на всю массу подписчиков».

     Приговор Плотникову и Телятникову был вынесен в Таре 1 декабря 1941 года судебной коллегией Омского облсуда в составе председателя, прокурора, секретаря и двух народных заседателей, кстати, весьма уважаемых тарчанок. Высшая мера наказания! А 18 марта 1942-го расстрел им заменили на 10 лет лишения свободы в исправительно-трудовом лагере. Но ни о приговоре, ни о его замене родственники тогда не узнали. Неизвестность продолжалась до августа 1956 года, когда Апполинарии Яковлевне, не раз пытавшейся узнать о судьбе мужа, загс наконец-то  выдал свидетельство о его смерти от «остановки сердечной деятельности» 10 января 1943 года. И опять – без объяснений.

Огородень-кормилец

     Мама Нины, родившейся через две недели после ареста дедушки, Варвара Васильевна, была старшей из детей Плотниковых. Младше ее: Меланья – студентка Тарского педучилища, Анна – ей около 11 лет, Галина – около 7. Брату Ивану – 14. Он, единственный мужик – надежда и опора семьи, спустя три года запряг корову и поехал в лес за валежником для печки. Укусивший его клещ оказался энцефалитным – парень умер, пролежав прежде шесть лет парализованным.

     Как выживала семья, потерявшая кормильца? От государства Апполинария Яковлевна не получала ни рубля…

– Бабушка всегда молилась, утром и вечером, у нее были иконы… Я по-другому воспитана, и у меня, конечно, к религии другое отношение… Но бабушка, наверное, за всех нас отмолила… Она, неграмотная крестьянка, всех нас вырастила. Три дочери стали учителями, а четвертая окончила в Омске авиационный техникум. У нас были куры, гуси, корова… а еще большой огородень, как бабушка называла, и мы все работали: картошку сажали, капусту, в погребе – бочка с огурцами… Появилась молодая картошка – бабушка ведра на коромысло и на пристань, на продажу к проходящим мимо пароходам. Я часто жила в ее избушке на углу Карбышева и 4-й Линии: мои родители по молодости учительствовали в деревнях, где угол дадут. Это потом папе дали маленький флигель на улице Коллонтай, между Ленина и 5-й Армии, где теперь многоэтажки построены.  Кстати, они почему-то жили долго без регистрации. Я лишь потом стала понимать, что, скорее всего, это было специально: мама – Плотникова, а папа – Лысенков. Ведь сколько свидетельств, как следом за «врагами народа» в лагеря отправляли их жен и детей. Но я никогда этот вопрос не задавала.

     Имя отца Нины Николаевны – Николая Карповича Лысенкова – тарчанам старшего поколения хорошо известно. Он много лет возглавлял начальную школу №5. Ее брат Валерий стал горным инженером, работал на шахтах Кузбасса… А сама она после окончания Тарской школы №11 и Омского педагогического института 30 лет преподавала математику в родном вузе, а еще подрабатывала учителем математики… в колонии строгого режима.

– Общаясь с заключенными, я вспоминала про деда и старалась видеть в них, прежде всего, людей.

Недосказанность

– Знакомясь с  делом, я поняла, что дед пострадал… за слово! По сути, ни за что!

Верховный суд СССР, выносивший в 1959 году постановление о реабилитации Николая Телятникова и Василия Плотникова не увидел в их действиях состава преступлении, не нашел оснований оценивать их разговоры как антисоветскую агитацию, хотя в духе того времени счел отдельные высказывания «неправильными и нездоровыми».

– Я хочу знать правду о дальнейшей судьбе деда, просто походить по тем местам, узнать, где он похоронен, и сказать ему: «Я горжусь тобой, дедушка!» – продолжает Нина Николаевна. – И я «пошла по его следам». Я стала читать на эту тему и узнала, что в Таре расстреливали людей. Может быть, и его тоже, ведь в одном из документов прокуратуры было написано – «расстрелян».

     Действительно, в Таре расстреливали, и сотни жертв сталинского террора лежат в огородах жилых домов на 11-й Линии. Работники местного НКВД, рьяно исполняя решения суда, вполне могли пустить пулю в затылок, не дождавшись пересмотра дела.

     Нина Николаевна сделала запрос в информационный центр УМВД России по Омской области. В ответе сообщалось, что з/к Плотников Василий Семенович 14 мая 1942 года прибыл в ОЛП ОИТК УНКВД по Омской области, «с мая по сентябрь отработал 134 дня, в октябре – ноябре не работал по причине болезни».

     Но это лишь ответ на один вопрос: скорее всего, он не был расстрелян в Таре, а попал в колонию. А что произошло в ноябре 1942-го? Верить ли указанной дате смерти? В 1955–1962 годах загсы по представлениям соответствующих органов выдавали родственникам свидетельства с вымышленными датами и причинами смерти казненных, а сам факт расстрелов скрывался вплоть до 1989-го. Ведь согласно приказу № 00447 (о начале спецоперации, которую потом назовут «Большой террор»), смертные приговоры исполнялись в строгой секретности.

     Главное, в архивном фонде этого центра есть дело Василия Плотникова, минимум 38 листов. Возможно, там есть сведения о подлинной дате смерти и месте захоронения. Однако ознакомиться с ним внучке не позволили, как и отказались назвать, где располагался ОЛП: «Не знаем». А на повторное обращение опять ответ: «Сведениями не располагаем, пишите в Москву!» Что это: человеческий фактор или установки вышестоящего органа, не желающего раскрывать все тайны своего темного прошлого?

     Интернет подсказал, что ОЛП – это отдельный лагерный пункт, входивший в структуру Омлага, заключенные которого участвовали в строительстве и других работах эвакуированных в Омск заводов №29 (будущий им. Баранова) или №166 (будущий «Полет»). Этими людьми вложено в победу над фашизмом не меньше, а, может, даже больше усилий и жизней, чем другими тружениками тыла. По данным исследователей, в 1942–43 годах в лагерях умер каждый пятый. Но их рабский труд остался неоцененным. А потом, когда в Омске началось строительство нефтезавода, в Нефтяниках, на базе ОЛП была образована… 3-я колония строгого режима. По иронии судьбы это та самая колония, в которой работала Нина Николаевна.